Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Эмиль Офин

Кстати, этот камыш сыграл особую роль в жизни нашего города, который называется Степной-Рудный и находится в семидесяти километрах от железнодорожной станции, оттуда мы возим все материалы. Ведь у нас в степи нет ни леса, ни цементного, ни кирпичного заводов, и поэтому мы на первых порах прозвали наш город Степной-Трудный. Когда к нам приезжал секретарь обкома Семен Семенович, все спрашивали его, почему нам не присылают достаточно стройматериалов, особенно кирпича. И Семен Семенович сказал: «Делается все возможное. Но ведь в стране не одна ваша стройка. Всем нужен кирпич. Вот и трудно. Следует оглядеться получше, поискать вокруг себя».

После этого-то Федя Сухарев и стал «искать вокруг себя». Каждый вечер он брал у Гриши Залеткина мотоцикл и куда-то уезжал. Возвращался ночью грязный, усталый. А через неделю созвал комсомольское собрание и рассказал, что в совхозе «Восточный» рабочие собирают камыш, мелко рубят его, смешивают с глиной, прессуют в формах и сушат. «Получается добротный кирпич: легкий, прочный, главное — свой. Я все обследовал. На Заозерных лугах камыша пропасть. Нужно составить план…» Так говорил Федя, а я смотрел на его глаза, мигающие за круглыми очками, на пыльные волосы и порыжевшие сапоги и прикидывал: сколько же часов за эту неделю провел Федя на тряском мотоцикле? Ведь до «Восточного» больше сотни километров.

И, наверно, все так думали, глядя на нашего маленького комсорга, а у Лены лицо было такое, будто она слушает самого прекрасного человека на земле. Конечно, мне далеко до Феди, если даже строгая Лена так смотрит на него…

Федя прямо-таки «заболел» этим новым кирпичом, и дело пошло так хорошо, что главный прораб распорядился «перевести на камыш» и строительство новой школы и кое-каких подсобных помещений горнообога-тительного комбината.

Словом, я целый день возил на строительную площадку камыш с Заозерных лугов, а вечером того же дня мы, по обыкновению, собрались в большой палатке Антона Петровича. Федя Сухарев тихонько, чтобы не разбудить маленького Антошку, настраивал радио; Жора Корягин и «крошка» Кирилл дулись в шахматы; Надя откинув занавеску, стирала белье в Антошкиной ванночке, а моя жена сидела возле своего бывшего фикуса сосредоточенная, молчаливая, и я не знал, о чем она думает.

— Как не стыдно! — воскликнула Надя.

— Называют стиральный порошок так громко — «Новость».

— Она держала в покрасневших от стирки пальцах бумажный пакет.

— Смотрите, товарищи, здесь написано; «Бесследно удаляет пятна с шерстяных и шелковых тканей». Черта с два! Антошкина фуфайка как была вся в пятнах, такой и осталась. По-моему, если уж новое, так оно действительно должно быть хорошим, особенным.

— Вот и я все время думаю о том же, — вдруг отозвалась Лена.

Она сказала это таким тоном, что Жора и Кирилл оторвались от шахмат и повернули к ней головы, а Надя удивленно посмотрела сначала на Лену, а потом на свой пакет с порошком.

— У нас же все новое, — тихо, словно разговаривая сама с собой, продолжала Лена. — И город — его еще, наверно, и на карте нет, и я — ведь я совсем новая учительница, и ученики у меня новые — первогодки, и школа — новая. А учу я в ней по-старому, как учили до меня. Вот мать Гены Крахмальникова спросила: «Кем только станет мой сын, когда вырастет?» И я ничего не смогла ей ответить. А ведь я Генкина учительница.

Лена замолчала, вздохнула. Жора Корягин, как всегда невпопад, сказал насмешливо:

— Ну, Елена Ивановна, тебе-то за твоих учеников беспокоиться нечего. Они же работяги, новаторы, вроде нашего Феди. Он в формах, а они в пеналах формуют кирпич. И бригадир есть — Генка Крахмальников.

За такую насмешку мне захотелось тут же дать Жоре по шее, и я сделал бы это, если бы меня не вызвали к диспетчеру. Такая уж наша шоферская участь: день ли, ночь — пришел на станцию срочный груз — поезжай.

Когда целыми днями ездишь один в кабине, успеваешь о многом передумать. Но одна мысль засела во мне плотно: нужно сделать что-то такое, чтобы Лена увидела: я не хуже Феди.

Я и прежде работал неплохо, а тут, как говорят, стал нажимать на всю железку.

Если в баке кончается бензин, приходится возвращаться из степи в город для заправки, на это уходит время. Я поставил на свою машину второй бак. Или вот засорится в пути диафрагменный насос — останавливайся и прочищай. Я пристроил под капотом маленький бачок. Теперь, если насос отказывал, бензин продолжал поступать в карбюратор по резиновой трубочке. Я доезжал до места и, пока рабочие нагружали машину, прочищал насос. Я приварил к раме кронштейн и начал возить с собой вместо одного — два запасных колеса. Я сделал высокие съемные решетки к бортам кузова и, когда попадался легкий, но объемный груз, вроде того же камыша или, скажем, фанеры, увязывать его не было надобности; другие шоферы возятся с веревками, а я уже мчусь по степи к месту назначения. А для погрузки бревен, бочек и разных круглых предметов я возил под кузовом специальные жерди-покаты: из-за них на складах постоянно очереди.

Короче говоря, я научился беречь время. Я стал прямо трястись над каждой минутой. И вот однажды — как сейчас помню, во вторник, четырнадцатого октября — на перевалочной базе, когда я грузил в машину цемент, ко мне подошел какой-то парень. Он оказался корреспондентом областной газеты. Поздравил меня с успехом и сказал, что ему поручено написать обо мне.

Я так обрадовался, что впервые за целый месяц решил украсть у себя десяток минут — заехать в школу, рассказать Лене. Я подкатил к бараку на полной скорости, вошел… Д пустом классе сидела за партой старая нянечка и, чуть шевеля спицами, вязала чулок.

— Тетя Настя! А где же все? Где Лена?..

— Известно где. Вторник, пятница. С Федей Сухаревым уехавши.

— Вторник, пятница… — ничего не понимая, повторил я и растерянно огляделся.

На классной доске висел разграфленный лист бумаги:

ПИОНЕРСКИЙ ТАБЕЛЬ

1. Крахмальников Геннадий — 5.

2. Ларионова Вера — 5.

3. Мурин Иван — 5…

И так далее. У всех — пятерки. Только о моей пятерке не удалось рассказать Лене!

Я вышел из класса, сел в машину и от досады включил передачу так резко, что стукнулся затылком о заднюю стенку кабины. Не проехал я и километра, навстречу мне попался трактор. За рулем был Федя а в прицепе на камыше, нагруженном вровень с бортами, сидела Лена, как квочка, окруженная своими птенцами, и счастливо улыбалась.

«Небось когда я предлагал катать малышей на быстроходном автомобиле, так не надо. А с Федей — пожалуйста. Хотя и на каком-то тракторе!» — с обидой подумал я и даже не притормозил, пролетел мимо.

В тот день я поздно задержался на работе — готовил машину к дальнему рейсу, и, когда пришел домой, Лена уже спала. На столе лежала записка. «Олег, не осталось ли у тебя краски, которой ты недавно красил машину? Мне очень нужно. Ужин — под салфеткой».

Мне хотелось рассказать Лене про разговор с корреспондентом, но жаль было будить ее. Я принес из машины банку с остатками зеленой краски и поставил на видное место, а на обороте Лениной записки написал: «На рассвете я уезжаю в Кустанай. Посылают за электролебедками для новой шахты. Постараюсь вернуться скорей».

Я и раньше не признавал медленной езды, а теперь, после разговора с корреспондентом, и подавно стал водить машину только на предельной скорости, ведь в степи это вполне допустимо. К тому же я не люблю уезжать надолго от Лены. Поэтому я не проехал — "прошил пятьсот километров за восемь часов, как самолет прошивает небо от Москвы до Камчатки. Я примчался на завод раньше срока и поднял шум в отделе сбыта:

— Нужно сначала полностью закончить сборку лебедок, а потом уже вызывать транспорт! Нужно экономить время!

Сгоряча я еще покричал и обозвал всех бюрократами. А сам подумал: «Сейчас меня выставят за дверь». Но заведующий отделом сбыта внимательно поглядел мне в лицо и сказал уважительно:

— Извините, Олег Васильевич. Мы примем меры, чтобы выдать вам груз по возможности скорее.

И тут я увидел на его столе газету с… моей фотографией. Я взял газету в руки.

Да! Это был мой портрет. А под ним подпись:

«Олег Васильевич Светлов—передовой водитель сборной комсомольской автоколонны. Если другие шоферы делают в день 5 рейсов, то Светлов успевает съездить 6–7 раз. Подтянитесь, товарищи комсомольцы! Равняйтесь на Олега Светлова».

Я так растерялся, что стал извиняться перед всеми работниками отдела по очереди. Мне еще никогда не было так стыдно за свою грубость, как в ту минуту.

А потом я узнал, что заводские комсомольцы решили дать нашему строительству две лебедки сверх плана, и уже не горевал, что пришлось прождать на заводе лишний день.

Но вот в четыре часа утра я получил груз и пустился в обратный путь. Земля так и горела у меня под колесами. Я надеялся первым привезти в наш город газету и показать ее Лене. В глубине темно-синего неба таяли последние звезды, а на востоке одинокая тучка уже посветлела с края; ее позолотил первый солнечный луч. Наверное, он осветил и наш город.